События в Новороссии актуализировали дискуссию о журналистской объективности и принципе невмешательства. Пресс-центр «Новороссия» по просьбе «СП» побеседовал с Александром Коцем, корреспондентом «Комсомольской правды», работающим сейчас в Донбассе.
Александр Коц, у которого внушительный опыт работы во время военных конфликтов, считает, что российскими журналистам в Новороссии невозможно оставаться полностью отстраненными, а на войне нельзя быть объективным в принципе.
— Александр, в Новороссии вы полноправный участник событий. Возможно ли на этой войне российскому журналисту не занимать чью-то сторону?
— Я бы не сказал, что являюсь полноправным участником событий. Я не воюю, не вожу гуманитарку, не спонсирую ни одну из сторон. Я могу чисто по-человечески симпатизировать одной из них, но в качестве наблюдателя. Не стороннего наблюдателя. Оставаться отстраненным, беспристрастным легко, когда ты освещаешь конфликт светского общества и «Братьев мусульман» в Египте. Или войну в Ливии. Да даже многолетний конфликт в Сирии. Мы с моим напарником Димой Стешиным делали интервью, в том числе, и с представителями Сирийской Свободной армии, воюющей против правительственных войск Асада.
Когда ты работаешь во время событий, в которые твоя страна вовлечена непосредственно, оставаться отстраненным просто невозможно. Да, есть определенный тип журналистов, которые до сих пор пытаются играть в объективность. Это так называемый «либеральный лагерь». Там есть талантливые и отважные репортеры. Но на эти события они смотрят через призму своих политических убеждений, которые не могут не влиять на конечный продукт. А на выходе бывает такая лажа, что за коллег становится даже обидно.
С кем-то из них тебя сводила судьба на зачистках сирийской Дарайи, с кем-то — у сожженных православных храмов в египетской Минье… И там плечом к плечу занимались одним делом — экстремальным репортерством. А тут, получается, разница в политическом восприятии разводит людей по разные стороны баррикад, разделяя мир на черное и белое. На «ватников» и «укропов», на «путинцев» и «грантососов», на «колорадов» и «фашистов». Но мир и эта война многообразнее. Только не для ее участников, конечно.
Что касается стороны, то не я ее выбирал, она меня выбрала. Так получилось, что власти Украины сознательно нас лишили возможности работать с их стороны. Сначала запретив въезд на Украину. Потом, когда нас это не остановило, объявив в федеральный розыск по статье «терроризм». Я два месяца провел в Славянске. Последний месяц — под ежедневными бомбежками украинской артиллерии. Многие из жителей Славянска стали для меня родными. Со многими из ополченцев, с которыми мы общались по работе, сложились товарищеские отношения. И, конечно, я симпатизировал тем людям, которые сидели рядом в подвале, а не тем, кто стрелял с Карачуна. Это обычная психология. При этом в текстах я старался, к примеру, не употреблять слово «каратель», если речь шла о регулярной армии, а не об отморозках из «Айдара». Я на самом деле считаю, что с той стороны среди воюющих есть нормальные парни. Но обстоятельства сложились так, что нормальные парни с обеих сторон вынуждены стрелять друг в друга. Это гражданская война, градус ненависти в которой запредельно высок. Но мне кажется, что у стороны ополчения причин для нее куда больше.
— Как события в Новороссии повлияли на российскую и мировую журналистику, на представления о журналистской этике?
— Если вам в интервью человек будет говорить о высоких смыслах журналистики, о парении над схваткой, о священной объективности, знайте — он лукавит. На войне невозможно быть объективным в принципе. Просто потому, что ты являешься свидетелем происходящего на очень маленьком, узком территориальном и политическом пространстве. Если речь идет о репортерстве, а не беллетристике.
Как-то революционно события в Новороссии на российскую и мировую журналистику вряд ли повлияли. Они просто еще раз подтвердили, что современная журналистика трансформировалась, стала более политизированной и подверженной конъюнктуре. В определенных кругах принято считать, что это исключительно российская беда. На самом деле, это общемировой процесс. Любой западный телеканал, любое издание зависят от своих акционеров, у которых есть свои политические пристрастия, друзья в Сенате или в парламенте — республиканец, консерватор, лейборист…Эти пристрастия прослеживаются и в редакционной политике. Если она не касается России. Когда же речь идет о нашей стране, о событиях в Новороссии, про объективность забывают в принципе. А ведь в Донецке аккредитованы несколько десятков представителей западных СМИ. Но они видят какую-то параллельную реальность.
Для меня эталон западной объективности умер в 2008 году после войны в Южной Осетии.
— Сравните, пожалуйста, работу российских, новороссийских и украинских и западных СМИ. Кто и в каких моментах работает лучше?
— Как бы это нескромно не прозвучало, но именно в поле, или, как говорят западные коллеги, «на земле» профессиональнее работают российские журналисты. Что легко объяснимо отсутствием языкового барьера, ментальной и культурной близостью к региону. Отношением ополчения опять же. О работе западных журналистов я сказал выше, повторяться не буду. Есть, конечно, единичные исключения, типа британца Грэма Филиппса. Но это какой-то уникум.
В целом же, по личным наблюдениям, многие западные журналисты больше сидят в отелях Park Inn или Ramada, нежели лазают по передовой. Украинских журналистов за последние пару месяцев мы в Донбассе практически не встречали. И судить об их творчестве можно только по телевизору. Топорнейшая пропаганда, без какого-либо творческого подхода и «казачьей смекалки». Я увидел много желчи, ненависти и бахвальства, но ни одного запоминающегося репортажа с «передка». Был на «Интере» Рома Бочкала, отличный военный репортер. Тоже долго пытался играть в объективность, но, в конце концов, ударился в околополитику, занялся гуманитаркой, превратившись из хорошего журналиста в хорошего волонтера.
— Новороссия и Косово, Афганистан, Ливия, Северный Кавказ и другие места, где вы работали — какие сходства и отличия? Где было опаснее, где сложнее работать? Считаете ли вы уместными сравнения войны в Новороссии с Великой Отечественной?
— Сравнивать Новороссию и Великую Отечественную, мне кажется, все-таки не стоит. Из исторических параллелей хватает и так примеров. Взять ту же Хорватию и Сербскую Краину. История повторяется один в один. А сходство у перечисленных войн одно: рано или поздно наступает этап, когда во всех бедах виноваты журналисты. На Украине он наступил рано. В Ливии, к примеру, в первую командировку нас едва ли не на руках носили. А во вторую уже повстанцы взяли в плен, обвинив в шпионаже в пользу Каддафи.
Вообще, конечно, везде своя специфика. Но на Ближнем Востоке, безусловно, работать сложнее. Это другой мир, с другими культурой и языком, со своими традициями, которые надо изучать, чтобы не попадать в неприятные истории. Что касается опасности, то риск — это просто одна из составных профессии. На войне всегда опасно. Надо просто уметь минимизировать риски.
— У вас наверняка есть свои особые приметы, как у любого человека войны.
— Я вообще человек не суеверный, но есть для меня одно табу. Я никогда не беру с собой перевязочные материалы. Один раз в жизни взял — и был тяжело ранен в Цхинвале 9 августа 2008 года. С тех пор для меня бинты и жгуты в рюкзаке — плохая примета.
— Может ли быть ситуация, в которой вы отложите в сторону свои диктофон, блокнот, фотоаппарат и возьмете в руки автомат, как сделали ваши герои, люди мирных профессий, сегодняшние ополченцы?
— Это сложный вопрос, многие ополченцы еще вчера на него не сразу ответили бы. Думаю, если бы, не дай Бог, опасность угрожала моей семье, я бы о журналистике даже не вспомнил. Но не могу представить себе, что в какой-то командировке, в той же Новороссии, я вдруг возьмусь за оружие. Не может быть таких ситуаций. Не должно их быть.
— Вас ждут дома родные, которые переживают за вас и молятся. Когда уезжаете в очередную горячу точку, что они говорят?
— Военная журналистика — занятие эгоистичное. Мне оно нравится, моим родным — нет. Но мне повезло и с родителями (они тоже журналисты), и с супругой. Они, конечно, переживают, волнуются, не спят ночами, но ни разу не попытались отговорить от какой-нибудь поездки. Хотя нет, один раз было, но не очень убедительно. Я стараюсь не тащить работу домой, это все-таки тыл. А война пусть остается на войне.
Также можете посмотреть все новости Украины за сегодня