В русских городах прошлого века па протяжении года проводилось много гуляний, приуроченных к сезонным и церковным праздникам, ярмаркам, иногда и к таким событиям, как победы, коронации и т. п. Устраивались они в разных частях города в зависимости от обычая, времени года, массовости и популярности праздника.
Хмельно, горласто, празднично,
Пестро, красно кругом!
Н.А. Некрасов
(Кому на Руси жить хорошо)
Не моему слабому перу, да и красок таких у меня нет,
изобразить прежнюю ярмарку, а для будущего
бытописателя это было бы весьма любопытно
и поучительно.
И. Ф. Горбунов
(Уездный город)
Большие толпы народа собирали многочисленные гулянья в Москве. В году их насчитывалось до тридцати. Излюбленными местами весенне-летних гуляний москвичей еще со времен царевны Софьи были Новинское, Марьина роща и Девичье поле (тогда они находились за пределами города и славились как живописные окрестности). Главным номером праздничной зимней площади в древней столице, как и повсюду, где позволяли природные условия, становились ледяные горы, доступные любому горожанину и приезжему. По свидетельству современников, масленичные горы возводились на Разгуляе, на Неглинной и Москве-реке, в селе Покровском, с середины XVIII века — под Новинским и на Девичьем поле.
Катальные горы заняли свое прочное место и на гуляньях петербуржцев. А. Я. Алексеев-Яковлев сообщает, что в 1860-е годы они ставились на Неве, Фонтанке, недалеко от Смольнинского перевоза, на Адмиралтейской площади.
«Горы были двусторонние, они строились параллельно, но в разных направлениях. Вышка одной горы воздвигалась на Дворцовой площади, неподалеку от Александровской колонны, к ней «затылком» … находилась вторая вышка, поднявшись на которую по лесенке, съезжали в обратном направлении». Разгон санок был такой, что они пролетали по ровной ледяной дорожке более ста метров. Высота ледяных гор нередко достигала десяти — двенадцати метров, так что петербургской полиции вменялось в обязанность следить за тем, чтобы в целях безопасности горы для катания наверху всегда обносились перилами.
Повсеместно было принято на масленицу совершать прогулки на санях. Истинно петербургской чертой стало катание па маленьких чухонских санках, владельцы которых наезжали в столицу «в числе нескольких тысяч на масленицу из окрестных деревень». Сидеть в этих санках было неудобно, на ухабах грозила опасность вывалиться, но острота ощущений — необходимое условие настоящего масленичного веселья, и чухонцы со своими санками не знали недостатка в пассажирах.
На Урале, в Екатеринбурге (Свердловск) горы выстраивались еще с рождества, и по воскресеньям (а на масленой неделе каждый день) происходили многолюдные шумные катания, участвовать в которых мог всякий. «За катанье не требуется никакой платы ни от кого, и потому охотников бывает множество», — писал корреспондент газеты «Сибиряк» в 1839 году. Он же отмечал и наличие здесь типично масленичного древнего обычая — катания на лошадях вокруг ледяных гор. Причем в Екатеринбурге долгое время сохранялся старинный вид таких поездок — катание толпой или, по-местному, «утугой», когда «собирается саней 30—40, иногда даже 50, и все вместе ездят по улицам, из одной в другую».
Давняя прочная любовь к горам привела к тому, что уже в конце XVIII века появились летние катальные горы. Спускались с них «не на санях, а на особых «лубках» или на ковриках». Через столетие эти горы превратились в величественные сооружения «с изогнутыми рельсовыми путями и вагонетками для катающихся, с применением электрической тяги для подъемов». Такие горы назывались в России «американскими». Есть предположение, что впервые они были построены в 1896 году на Нижегородской всероссийской выставке.
К древним зимним увеселениям в городах XVIII века прибавились и балаганы, представления в которых шли на протяжении всей масленицы. Не обходилась масленица и без традиционных блинов (их пекли прямо на глазах у покупателей или приносили еще теплыми из близлежащих трактиров, пекарен), без сладостей и напитков. Большим спросом пользовался сбитень — горячий медовый напиток, в состав которого помимо меда или патоки входили разные пряности: корица, гвоздика, мускатный орех и прочее. Сбитенщики ходили с огромными медными баклагами, закутанными в большие куски полотна, чтобы напиток подольше не остывал. Они громко выкрикивали:
Вот сбитень! Вот горячий!
Кто сбитню моего!
Все кушают его:
И воин, и подьячий,
Лакей и скороход,
И весь честной народ.
Честные господа!
Пожалуйте сюда.
Обстановка масленичного гулянья и настроение его участников хорошо отражены лубочной картинкой, привлекшей внимание Ю. А. Дмитриева:
Масленица только раз
В круглый год гостит у нас,
не частенько!
Дай же я повеселюсь,
Покучу не поскуплюсь,
хорошенько!
Утром дома подопьем,
А потом гулять пойдем
под горами.
Уж чего там только нет!
И шарманка, и кларнет,
и комеди!
И паяцы нас смешат,
В клетках тигры, львы сидят
и медведи.
Толпы купчиков, господ
И ремесленный народ —
знай гуляет.
Кто чаек, а кто пивцо,
Сбитенок, а кто винцо
попивает.
Любопытно, что в одной из дешевых лубочных книжечек, где грубоватыми наивными стихами описываются масленичные увеселения, подчеркнуто различие между городским и сельским праздником:
Лишь только время масленой наступает,
Охота к веселостям народу наступает.
Не могут посидеть спокойно и час.
Всем хочется прокатиться с горы хоть раз,
Катаются, веселятся, нет нужды, хоть мороз
Сгибает пальцы в крюк, морозит щеки, нос,
И потому нельзя с горой для маслены расстаться.
А в городах, там горы высокие, салазки со звоном.
И в саночках вертят за денежки кругом.
Паяцы всех тешат, забавляют,
Для денег всех людей кататься приглашают.
Как в селах, так в градах других тож,
Но разность только в том: здесь выжимают грош.
Завершалась масленица, пустела праздничная площадь, прекращались представления в балаганах. Наступал великий пост. «Воздушные здания заморских штукарей, — так названы балаганы автором статьи о жизни Москвы весной 1846 года, — стояли пусты до святой недели, без флагов, без затейливых, гиперболических вывесок своих, как будто стыдясь самих себя». Деятельность их возобновлялась лишь через семь недель, на пасху.
Цикл весенних городских праздников начинался обычно за неделю до пасхи, в субботу накануне вербного воскресенья. В эти дни в Москве на Красной площади бывал вербный базар и гулянье: вдоль кремлевской стены, напротив Гостиного двора, выстраивались «в несколько рядов полотняные палатки и лари», в них продавали «детские игрушки, искусственные цветы, бракованную посуду, лубочные картины, старые книги». Тут же располагались иностранцы: «греки, продающие рахат-лукум, золотых рыбок и черепах; рядом с ними французы» пекли вафли, которыми лакомились гуляющие.
В Петербурге «некоторый род ярмарки, называемой вербами», размещался перед Гостиным двором по Невской и Садовой линиям, сопровождался он гуляньем народа «под аркадами» магазина и бойкой торговлей мелким товаром, в первую очередь — пучками верб, украшенными бумажными цветами и херувимами из воска, воздушными шарами, игрушками и лакомствами. Настоящего веселья здесь не было (еще продолжался великий пост), но массовый выход на простор улиц, шум и толкотня собравшейся толпы, остроумные громкие выкрики разносчиков, лотошников, торговцев вербами и игрушками — все это воспринималось как своего рода репетиция перед «большим» гуляньем на пасху.
Действительно, спустя неделю в традиционных местах появлялись качели, оживали карусели, начинались представления в балаганах. Если основной достопримечательностью зимних гуляний были горы, то на весенних праздниках их заменяли качели — одно из самых любимых развлечений русского народа, с древнейшей поры, с далеких языческих времен обязательно входившее в состав весенне-летних обрядов и игр. В XVIII—XIX веках было известно два типа качелей. Первый состоял из пары вкопанных в землю столбов с перекладиной, к которой привязывалась доска. «Для любителей более сильных ощущений имелись так называемые перекидные качели. На двух столбах была прикреплена вращающаяся ось, от которой с краев по радиусам шли балки. На концах двух параллельных балок была подвешена кабинка, в которую и помещались желающие покататься. Ось приводилась во вращательное движение, и кабинки с земли поднимались высоко над толпой».
Качели непременно обрастали всевозможными «позорищами», притягивали торговцев, лицедеев, дрессировщиков, предсказателей и иных увеселителей и забавников. Вспоминая свою юность, Надежда Плевицкая рассказывала: «В те годы (речь идёт о конце ХIХ в., точнее, о 1899 г. – прим. А.Ф. Некрылова) на пасхальную неделю постоянно приезжала в Курск бродячая труппа — большой цирк. Огромный балаган раскидывали на Георгиевской площади. А к балагану жались разные чудеса: паноптикум, панорама, показывающая войну, кораблекрушение и прочие происшествия. Тут же зверинец, тут же перекидные круглые качели. Посмотреть-погулять стекались сюда не только куряне, но и соседние слобожане».
После пасхи гулянья устраивались на троицу. Между этими двумя большими праздниками существовали менее значительные.
Довольно регулярно проводилось гулянье в день 1 мая. Если позволяла погода, оно проходило за городом, в рощах, так как исконно было связано с представлениями о весеннем пробуждении природы, с культом деревьев, цветов. Майская обрядность на Руси не выделилась в отдельный цикл, как это имело место во многих странах Западной Европы, может быть поэтому день 1 мая считался у нас полупраздником. Тем не менее он отмечался повсюду, хотя по сравнению с масленицей и пасхой выглядел скромным. В Москве, например, в первый день или первое воскресенье мая жители старались выехать в Сокольники или в Петровский парк, где устраивались общественные чаепития на открытом воздухе. Здесь же возводились и небольшие балаганы-однодневки, с балконов которых неслась музыка. Одновременно «действовали карусели, качели, по роще ходили шарманщики и хоры русских песенников, чайницы у своих столов зазывали гуляющую публику попить у них за столиками чайку. Около чайных палаток дымились самовары, ходили разносчики с разными закусками.
Группы гуляющих располагались в роще прямо на траве, расставляли бутылки с напитками, раскладывали закуску и пели песни под гармонику — вся роща была наполнена звуками гармоник, песен, выкриками разносчиков, зазыванием чайниц».
Широкий размах принимали городские гулянья в семик и троицу. Место для них отводилось обычно где-нибудь за городом, «на природе». Скажем, в Казани троицу отмечали «в Публичной роще, где выстраивались качели, коньки (вид карусели), балаганы и куда стекались торговцы сластями, фруктами, мороженым и т. д.». Обязательно сопровождались гуляньями и все ярмарки. Чем богаче и многолюднее бывала ярмарка, тем более широкий размах приобретало и гулянье. Балаганы, театры, карусели, раешные панорамы, медведчики с учеными медведями, кукольные комедии, цирки и прочие увеселения действовали с первого до последнего дня ярмарок, которые длились месяц, а то и дольше.
Общая картина московского гулянья под Новинским в конце 1860-х — начале 1870-х годов дана в брошюре некоего Н. А. Дубровского: «Вначале гулянья красовалась довольно изящная и красиво построенная деревянная кофейная, которую содержал в то время известный московский трактирщик С. И. Печкин. Кофейная эта в продолжение всего масленичного гулянья постоянно была наполнена самым отборным обществом и отъявленными московскими франтами и кутилами; музыка и цыганские песни оглашали кофейную. <…> Сзади кофейной устраивались катальные горы, а затем начинались уже комедии, балаганы, обвешанные живописными изображениями и убранные красивыми флагами; между комедиями разбивались красивые палатки, в которых можно было найти за дешевую цену чай, водку, вина и приличную закуску; затем, ближе к Смоленскому рынку, шли качели, расписанные разными цветами и травами, коньки, самокаты (вид карусели. — А. И.) и несколько палаток с Петрушками, которые забавляли наш православный народ своими бесцеремонными, а иногда довольно острыми шуточками и прибауточками. Колоколом заканчивалось гулянье. Выражение: пойдем под колокол значило: пойдем выпьем («Колокол» — громадный круглый шатер, расположенный на видном месте площади, где продавались водка, вино, пиво и т. п.).
Катанья в экипажах под Новинским до того были многочисленны, что иногда тянулись в два ряда непрерывной цепью вплоть до Зубовского бульвара и объезжали кругом всего Новинского вала». Вот как выглядела, к примеру, в самом начале XIX века главная площадь одного из городов Полтавской губернии во время Ильинской ярмарки. Она украшалась «балаганами различных окружностей, с флюгерами и огромными вывесками. В одном из них происходило конное ристалище и пляска на канате, в другом необычайный силач держал в зубах пудовые гири, маленьких детей вверх ногами и потом ел хлопчатую бумагу и извергал пламя. Показывали тут тоже разные вертепы и панорамы».
Местная ярмарка сохранялась в памяти людей как яркое событие, как пестрый, шумный общий праздник: «С 5-го по 25 марта в Ярославле была ярмарка, были открыты ларьки, славилась чайная посуда фабрики Кузнецова, продавались отрезы ситцев, нитки; были балаганы, петрушки, клоуны, панорама, раешники».
Горы и качели, будучи непременной частью гуляний, все же не являлись специфически городскими массовыми увеселениями. В этой роли выступали карусели и балаганы. Карусели, подобно балаганам, украшались, а позднее и иллюминировались. Большие карусели имели специальную площадку для выступления зазывал. А. Г. Левинсон, подробно изучивший историю и типы каруселей, встречавшихся в России на гуляньях в XIX веке, отмечает особую роль среди них «самокатов» — двухэтажных крытых построек с наружной и внутренней галереями. Они «представляют наиболее развитый тип каруселей… с точки зрения своего архитектурного оформления и декора» и потому, что в них «соединение действа-катания с театрализованным зрелищем достигло наибольшей полноты». Карусельное катание сопровождалось выступлениями на галереях актеров самого разного плана, вплоть до музыкально-хореографических номеров и разыгрывания народной драмы «Лодка», что имело место на подмостках нижегородских «самокатов».
Интересно, что в Нижнем Новгороде этот вид каруселей стал настолько популярен, что площадь, где выстраивались ярмарочные увеселительные заведения, называлась Самокатной. Большие карусели к концу века появились даже в таких провинциальных городах, как Старый Оскол, на площади которого в пасхальную неделю 1900 года «для удовольствия народа были устроены карусели с двумя оркестрами».
Популярность каруселей в немалой степени объясняется их доступностью. Из заметки, помещенной в «Орловском вестнике» за 1896 год, мы узнаем: плата за вход в балаган была от десяти до семидесяти копеек, что «преобладающему элементу толпы» — мастеровым, приказчикам, солдатам, прислуге — оказывалось не всегда по карману. Катание на карусели стоило две копейки, а это чрезвычайно расширяло круг людей, которые могли доставить себе такую радость.
Балаганы, качели, карусели, горы составляли, без сомнения, основу гуляний. Однако они были далеко не единственными объектами внимания гуляющей публики. Неповторимый колорит и своеобразие площади придавала также разнообразная реклама: устная, живописная, театрализованная. К первому виду следует отнести громкие зазывы торговцев и ремесленников, ко второму — всевозможные вывески и афиши. Под театрализованной рекламой понимаются выступления балаганных, качельных, карусельных «дедов», а также разыгрывавшиеся на балконах балаганов, на специальных подмостках качелей, каруселей и цирков комические диалоги и целые сценки. Устная и зримая реклама не была исключительно ярмарочным или праздничным явлением. Широко распространенная в обычной, повседневной жизни горожан, она на площади во время веселья существовала в более ярком обличье, иногда в особом, праздничном варианте. Театрализованная реклама встречалась только на ярмарке, на гулянье, начинаясь и кончаясь с первым и последним взлетом качелей, поворотом карусельного круга, с открытием и завершением представлений в балаганах.
Торговая устная реклама XVIII—XIX веков и в будни и в праздники знала две свои разновидности: форму собственно «выкриков» и форму «прибауток», развернутых приговоров. К первым относятся несложные короткие зазывы, вроде таких: «Картофель, картофель, картофель!», «Владимирская, крупная, отборная, самая холодная клюква!»
Рекламные «крики» второго типа — «прибаутки» — отличаются гораздо большим размером, сложным строением, существуют почти исключительно в форме раешного стиха, широко используют различные художественные приемы. На любой ярмарке и гулянье можно было услышать остроумные развернутые монологи продавцов и мастеровых-балагуров, которые обычно включали обращение к покупателю-клиенту (всегда достаточно фамильярное), веселую характеристику товара и самого себя, его продающего, указание цены и тому подобное:
Оладьи, оладушки,
Для деда и бабушки.
Для малых ребяток
На гривну десяток.
Вот оладьи…
Великолепные примеры «закличек покупателя» имеются в собрании В. И. Симакова, причем размеры их колеблются от шести — восьми строк до целых поэм почти в четыреста строк. Конечно, столь длинные зазывы были исключениями, чаще всего, по наблюдению того же Симакова, «торгаши пользовались короткой присказкой и выкриками», потому что для сочинения длинной присказки нужно было быть «хорошим краснобаем и уметь складно говорить, но… истинные краснобаи редко попадались. Они были редки. Чаще именно такие, которые говорили коротенько».
Вот так квас —
В самый раз!
Баварский со льдом –
Даром денег не берем!
Пробки рвет!
Дым идет!
В нос шибает!
В рот икает!
Запыпыривай!
Небось
Этот квас затирался,
Когда белый свет зачинался!
Перечисление свойств товара, как правило, оборачивалось восхвалением его впрямую или способом «от обратного», так что характеристики превращались в комические разоблачения:
С дымом, с паром,
С головным угаром!
Кушайте, питайтесь!
В тоску не ударяйтесь!
На нас не обижайтесь!
Пускай тухло да гнило,
Лишь бы сердцу вашему
Было мило!
Особенно много на ярмарках и гуляньях было разного рода сладостей. «Что ни шаг, по всему полю (Марсово поле в Петербурге. — А. Н.) располагались торговцы всякими незатейливыми сладостями. Лакомства продавались и на переносных лотках, и в ларях, и в розвальнях. Первое место, конечно, занимали пресловутые семечки и кедровые орешки, тут же продавались фисташки, грецкие орехи, изюм, чернослив, стручки и всяких видов пряники». То же было на всех ярмарках, больших и маленьких, известных и имеющих только местное значение. «Прежде всего вы наткнетесь на телеги и балаганчики с кренделями, пряниками, конфетами, стручками и орехами. Вокруг всех этих товаров и балаганчиков толпятся и шумят густые толпы… девушек, парней, баб, мужиков. Все нарасхват берут у торговцев разные лакомства. Вообще, нужно сказать, расход на эти вещи бывает громаден. Один харчевник рассказывал мне, что у него одного на ярмарке в продолжение каких-нибудь трех или четырех дней выходит не менее трех возов кренделей», — читаем в заметке об Охонской ярмарке в Новгородской губернии.
В описаниях гуляний обращается внимание и на особую разновидность продавцов — торговцев игрушками. В Москве «каждый год на вербном базаре появлялись игрушки, которым продавцы придумывали названия лиц, чем-нибудь за последнее время выделившихся в общественной жизни в положительном, а большею частью в отрицательном смысле, — проворовавшегося общественного деятеля, купца, устроившего крупный скандал, или «вывернувшего кафтан» крупного несостоятельного должника, адвоката, проигравшего в суде громкое дело, на которое было обращено внимание москвичей. Во время войны игрушкам давались имена неприятельских генералов, проигравших сражение».
Интересные подробности о таких игрушках находим в «Записках писателя» П.Д. Телешова. Оказывается, самым ходким вербным товаром были «морские жители» — стеклянные пробирки с водой, внутри которых плавал «крошечный чертик из дутого стекла». Благодаря натянутой на пробирку тонкой резинке, на которую надо нажимать пальцем, чертик «вертится и вьется», «спускается на дно и снова взвивается кверху». Эти «морские жители» продавались только на вербном базаре, раз в год, в другое время приобрести их было невозможно. «Куда они девались и откуда вновь через год появлялись, публика не знала. Поэтому они и покупались здесь нарасхват.
С разными свистульками и пищалками бродили по площади торговцы-мальчуганы, приводя в действие голоса своих товаров, и базар во всех направлениях был полон звуков — визга, свиста, гама и веселого балагурства.
— Кому тещин язык? — громко взывает продавец, надувая свистульку, из которой вытягивается бумажный язык, похожий на змею, и, свертываясь обратно, орет диким гнусавым голосом.
Эти тещины языки бывали тоже в большом спросе».
В.И. Симаков, собравший немалое количество подобного рода торговых приговорок, действительно имел полное право говорить о «своеобразной игрушечной поэзии» русской ярмарки. Приведем лишь один пример из его коллекции, относящийся к Москве десятых годов нашего столетия:
«В руках торговца веселый Петрушка-скоморох. Он наряжен в скоморошье платье с крупными узорами по белому фону. На голове его колпак с бубенчиками. В руках две сковородки, которые при нажиме на живот… бьют друг об друга, голова шевелится, бубенчик звенит:
Всем необходима
Проходящим мимо
Детская игрушка —
Веселый Петрушка!
Веселый бим-бом
Веселит весь дом!
Или:
Детская игрушка —
Живой Петрушка!
Такого молодца-оригинала
Вся Москва не видала!
Вина не пьет,
Стекол не бьет,
С девками не якшается,
Худым делом не занимается.
А к мамкину карману подби-
рается!
И добавляет:
Купи-ка, мамаша, папаша,—
Деточка-то ваша!
И с этой игрушкой
Пусть он поиграет, повеселится,
Потешится, порезвится!
Ай да Петрушка!
Ноги дубовые,
Кудри шелковые,
Сам ходит,
Сам бродит,
Сам шевелится
И никакого квартального не боится!»
Бойкие продавцы умели так обрабатывать гуляющий люд, что те и опомниться не успевали, как набирали разных ненужных вещей.
Говоря о народном ярмарочном искусстве, о народной рекламе, нельзя пройти мимо рекламы живописной, зримой. На ярмарочной площади к ее помощи прибегали представители всех видов развлечений. Основная задача ее — создать броский образ, приковать взгляд к тому, что рекламируется, и одновременно повысить настроение у гуляющей публики. На это были рассчитаны костюмы всех действующих лиц народного веселья: и праздничная одежда посетителей, и внешний вид актеров, продавцов, зазывал. С тою же целью украшались и ярмарочные строения: стены балаганов, каруселей, качели ярко раскрашивались, обвешивались живописными изображениями, разноцветными флажками, вывесками. Крупные балаганные театры покрывались картинами-плакатами с сюжетами из текущего репертуара, качельные столбы украшались «огромными размалеванными фигурами, изображающими русских рожечников», «вывески на балаганах — одна другой чудеснее: и зеленые черти, и змеи, и люди, жгущие себя на костре».
Стоит напомнить, что подготовка населения к предстоящему веселью начиналась задолго до того, как поднимался ярмарочный флаг или раздавалась пушечная стрельба, возвещавшая об открытии праздника. Главную роль в этом деле играли широковещательные афиши, которые расклеивались, развешивались по всему городу, селению. В них сообщалось «о приезде «талантливейших артистов, преданных всецело тому, чтобы доставить нашим добрейшим посетителям полнейшее очаровательное удовольствие», об ангажировании известных «гимнастов», «турнистов», «трапецистов»… «клоунов», «комиков», «шутов», «жонглеров», «виртуозов», «геркулесов», рассказчиков, куплетистов, гармонистов, балалаечников, квартетов, «членов артистического искусства, танцовщиц, шансонетных певиц, мимиков, пантомимиков» и прочее», обещались «удивительные представления, приводящие зрителей в неумолкаемый хохот и самое приятное расположение духа».
Во время праздника программки раздавались в толпе специально нанятыми для этих целей людьми или самими актерами, просто разбрасывались с балконов, вышек, пристроек.
С изобразительной стороны вывески и афиши чрезвычайно близки лубку как по цвету и композиции, так и по способу подачи материала, по отношению к изображаемому, но ориентации на посетителя из народа с его фольклорным восприятием зрелищных форм ярмарки, гулянья. Цвет, рисунок и подпись — три основных компонента, с помощью которых зримая реклама выполняла на ярмарочной площади свою первостепенную обязанность — раскрыть содержание объекта и заинтересовать потребителя. Разрисовка балаганов как бы продолжила то, что было достигнуто лубком XVII—XVIII веков. Лубочные картинки той поры отличались монументальностью рисунка, декоративностью, пренебрежением к деталям и минимальным включением текста. Все это перешло в крупные формы народной живописи — в настенную роспись ярмарочных строений и вывесок, для которых характерно полное или почти полное отсутствие печатного текста, четкая прорисовка контура главной фигуры, уравновешенная композиция, яркие и сочные краски, то есть все то, что дает возможность сделать изображение заметным, видным издали, снизу. «Плакату не нужна многогранность. Выпяти лишь одну черту, чтобы бросилась всем в глаза, остальное затушуй, сократи, — и поэтому так часто на плакате человек есть только придаток к своей папиросе или к своим сапогам». Эти слова, написанные К.И. Чуковским в 1911 году, полностью подходят и к характеристике балаганной рекламной живописи.
Афиши, программки, объявления с их многофигурностью, сложной композицией, обильным вкраплением текста подхватили и продолжили традицию камерного лубка XIX века, предназначавшегося для внимательного рассматривания на досуге, дома.
Думается, читатель уже убедился в том, что городская площадь во время гуляний и ярмарок представляла собой очень интересное и необычное зрелище, оно захватывало как количеством и разнообразием всего помещавшегося на ней, так и сочетанием невозможных в другое (будничное, обычное) время вещей, присутствием рядом на сравнительно небольшом пространстве представителей разных сословий и групп населения при большой свободе их поведения и общем праздничном настрое. «Можно ли хладнокровно смотреть на горы, на этот сбор и сброд всякой всячины, ребят и стариков, карет и саней, мужиков и господ, пряников и орехов, обезьян и лошадей, фокусников и шарлатанов… Боже мой! чего нет на горах?» — восклицал автор заметки о масленице 1834 года в Петербурге.
В самом деле, пестрота ярмарки, гулянья поражает. Здесь русские традиционные ледяные горы или качели мирно соседствовали с балаганом, где итальянские заезжие комедианты разыгрывали пантомимы — арлекинады; старинные наигрыши владимирских рожечников перебивались звуками многочисленных шарманок; ярославский вожак с ученым медведем выступал бок о бок с демонстрировавшим свои фокусы китайцем; отставной солдат-раешник старался перекричать балаганного деда-зазывалу; тут же Петрушка отбивал зрителей у балагана с учеными канарейками, а кабинет восковых фигур соперничал с куклами, разыгрывавшими «Доктора Фауста».
Гулянье представляло собой красочный хаос не только со стороны содержания, исполнения, но и со стороны звукового и внешнего оформления. Разномастные, яркие наряды гуляющих и необычные, броские костюмы «артистов» вместе с кричащими вывесками балаганов, качелей, лавок, трактиров и переливавшимися всеми цветами радуги изделиями кустарных промыслов (ложки, игрушки, дуги, прялки) представляли для глаза то же, чем был для уха «гигантский, чудовищный, безобразный хаос» звуков, создающийся тем, что одновременно «пищит шарманка, ревет труба, стучат бубны, поет флейта, гудит барабан, говор, возгласы… песни».
Человек, оказавшийся на праздничной площади, некоторое время пребывал в удивлении и растерянности, а затем незаметно для самого себя вовлекался в ярмарочный праздничный водоворот. «Растерянно и восхищенно» чувствовал себя, по словам Всеволода Иванова, всякий в разгар ярмарочного веселья, ошеломленный грохотом площади.
Печатается по изданию: Некрылова А.Ф. Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища: Конец XVIII – начало ХХ века. – 2-е изд., доп. – Л.: Искусство, 1988. – 215 с.