МИД: США не могут смириться, когда не срабатывает их «лидерство»

Замглавы МИД РФ Сергей Рябков рассказал о том, как украинский кризис в действительности повлиял на отношения Москвы с ключевым игроком на Западе – США, о перспективах выполнения договора СНВ и о нежелании Вашингтона обсуждать систему ПРО.

Внутреннее противостояние на Украине привело к резкому ухудшению отношений России с Западом, которое некоторые эксперты называют новой холодной войной. Замглавы МИД РФ Сергей Рябков рассказал корреспондентам РИА Новости Ольге Денисовой и Полине Чернице о том, как украинский кризис в действительности повлиял на отношения Москвы с ключевым игроком на Западе – США, о перспективах выполнения договора СНВ и о нежелании Вашингтона обсуждать систему ПРО.

— Сергей Алексеевич, если говорить об отношениях России и США, сводятся ли сейчас контакты глав государств или глав внешнеполитических ведомств только к ситуации на Украине? Или двусторонняя повестка все же затрагивается?

— Двусторонние отношения никуда не делись. Конечно, в них немало проблем, и они очевидны для всех. Например, по инициативе американской стороны свернут диалог по таким вопросам, как будущее контроля над вооружениями, стратегическая стабильность, противоракетная оборона. Приостановлена деятельность президентской комиссии, что, конечно, стало ударом для отношений, ведь в рамках комиссии существовала 21 рабочая группа. И это не статистика, а реальная работа. Конечно, темп продвижения был разный, пробуксовывал ряд экономических вопросов, но было обоюдное желание, стремление и готовность двигаться вперед. Сейчас этого нет.

Но двусторонние отношения только к этому не сводятся, у нас много контактов гуманитарного плана. Продолжается, пусть и в усеченном виде, сотрудничество по космосу. Есть ощущение, что не все будет свернуто в сфере мирного атома. Мы сами никакие шаги по прекращению тех или иных направлений диалога или конкретных проектов не предпринимаем. Все, что нами сделано в этой сфере, делалось как ответ на недружественные акции Вашингтона. Такой же линии будем придерживаться дальше. Между Москвой и Вашингтоном на всех уровнях обсуждается урегулирование в Сирии, включая химическое разоружение, а также иранская ядерная программа. Но, конечно, по объему контактов и общему фону, на котором они проходят, понятно, что Украина сказывается на всем. Ответственность за это на американской стороне.

— Несмотря на сокращение сотрудничества по ряду областей, США заявили, что не намерены отказываться от выполнения российско-американского договора по СНВ. Действительно ли это так, продолжается ли двустороннее выполнение соглашения и сокращение стратегических боеголовок?

— Договор 2010 года по СНВ выполняется обеими сторонами с большой тщательностью и ответственностью. Договор содержит ряд ограничений – так называемых потолков. Стороны в эти потолки вписываются, и у меня нет сомнений, что по истечении первого семилетнего срока действия договора (в 2018 году) Москва и Вашингтон будут находиться численно в пределах этого договора, если, разумеется, не произойдет каких-то драматических событий, требующих изменения подхода. Но, как это видится сегодня, предпосылок для невыполнения договора нет. В полном объеме осуществляется инспекционная деятельность, другие меры транспарентности, включая так называемые «показы» (это другая форма, помимо инспекций). По договору мы должны обеспечить определенный уровень оперативно развернутых боезарядов и оперативно развернутых и неразвернутых носителей. То, что на складах или в незагруженном состоянии, находится вне рамок этого договора. Осуществляют США физическую ликвидацию боезарядов или нет, я сказать не могу. Но цифровые параметры договора, то есть «совокупность боеголовок и средств их доставки», которая допускается положениями ДСНВ, – в этом отношении мы констатируем полное соблюдение, приветствуем такой подход со стороны США и сами придерживаемся его.

Мы не увязываем выполнение этих договоренностей с происходящим на Украине и вокруг нее. Фундаментальная увязка для данного договора – это стратегические наступательные и стратегические оборонительные вооружения. То есть развитие в области ПРО может в конечном счете оказать негативное влияние на перспективы сохранения договора. Мы неоднократно делали заявления — как по линии МИДа, так и по линии министерства обороны, — что договоренности в области контроля над вооружениями и в области мер укрепления доверия и транспарентности, в том числе в обычных вооружениях, будут соблюдаться. У нас нет сейчас предпосылок для пересмотра этой позиции.

— По противоракетной обороне США уже объявили о приостановке обсуждения ПРО с Россией из-за ситуации на Украине. Было ли это решение напрямую связано с событиями на Украине и в Крыму, или Вашингтон воспользовался поводом, чтобы развернуть систему ПРО к нужной конфигурации?

— Здесь стоит отметить небольшую понятийную путаницу, а также не совсем правильное толкование тех сигналов, которые поступали в последнее время. Что касается сотрудничества в области ПРО – заявлений официальных лиц США о прекращении такого сотрудничества не было. Но в СМИ их другие заявления были интерпретированы таким образом. Мы исходим из того, что сотрудничества просто нет по факту и прекращать нечего.

Условия для сотрудничества возникли бы, если бы американская сторона пошла навстречу нашим требованиям обеспечить надежным, юридически обязывающим образом ненаправленность ее глобальной ПРО против России. Поскольку этого не произошло и особых перспектив по продвижению к этой цели нет, то нет и сотрудничества.

Второе – по контактам по теме противоракетной обороны. Здесь, действительно, под нож американских де-факто санкций попали контакты по военной линии. В результате оказался перекрыт важный канал обсуждения тематики ПРО между Пентагоном и Минобороны, между Генштабом РФ и Объединенным комитетом начальников штабов ВС США. Сейчас у нас нет планов проводить мероприятия по линии МИДа в этой области. Нам понятно, что с учетом крайне жесткой позиции Вашингтона по очень многим аспектам диалога и вообще двусторонних отношений с нами продвижения не будет. Инициатива в замораживании диалога в сфере ПРО принадлежала США, мы сами ничего не сворачивали, ничего не отменяли. Получилось так, что американцы отказались от нескольких мероприятий, намечавшихся на первое полугодие текущего года, о чем шла речь еще в прошлом году. Украина настолько сильно повлияла на умонастроения в Вашингтоне, что жертвой пал и диалог по ПРО. И это не добавляет шансов на то, что в обозримой перспективе мы сможем найти какое-то общеприемлемое решение или схему, которая позволила бы продвинуться.

— Отсутствие диалога означает то, что у Вашингтона, по сути, нет никаких обязательств перед Москвой?

— Мы отмечаем симптомы того, что работа по развитию различных сегментов ПРО активизируется: рассматриваются разные варианты, обсуждаются дополнительные элементы этой системы, прорабатываются вопросы о том, как лучше применить появляющиеся и разрабатываемые новые технологии в этой сфере. И сейчас эти симптомы появляются чаще, чем раньше. Создание системы глобальной ПРО ведется США на полных парах, без пауз, интенсифицируется. Это подтверждает наши изначальные опасения, что система ПРО в ее законченном виде предназначена для парирования не только угроз ограниченного характера, как это декларировалось. Она во многом будет сформирована, сконструирована и построена таким образом, чтобы постараться в какой-то мере обесценить потенциал стратегического ядерного сдерживания России. То, что происходит сейчас, – это новое подтверждение правильности нашего вывода.

— Подтверждает ли все это тезисы, обозначенные в статье «Нью-Йорк таймс», которую многие уже назвали программой, что за остающиеся два с половиной года на посту президента Барак Обама приложит все силы, чтобы изолировать Россию. То есть он гласно или негласно объявил новую «холодную войну». Считаете ли вы, что эта стратегия будет проводиться сейчас?

— Мы много раз в истории проходили ситуации, когда разговор шел о сдерживании, о различных формах «изоляции». Глубоко убежден, что эти разговоры имеют свои корни в фундаментальной ущербности внешнеполитического мышления тех, кто формирует курс на российском направлении в Вашингтоне. Это упирается не в какие-то конкретные личности, а в доминирующие умонастроения. К сожалению, в США не могут смириться с ситуациями, когда не срабатывает пресловутое американское «лидерство». В моем понимании лидерство – это способность предлагать разумные взаимоприемлемые решения вопросов, которые заботят и США, и другие страны мира, не в ущерб интересам тех самых стран, о которых идет речь. Но здесь же мы имеем дело не более чем с попытками диктата, откровенного давления, временами – беспрецедентного. Понятно, что под нажимом никто, не только Россия, но ни одна страна в мире не готова идти на те шаги, которые требуются Вашингтону. И если это происходит, то в конечном счете это сопровождается падением имиджа, авторитета, доверия к самим США.

Даже те, кто вынуждены маршировать под мелодии американской боевой флейты, делают это не с охотой, не с задорной песней, а стиснув зубы. В этом у меня глубокое убеждение. А уж Россия – тем более. Россию нельзя изолировать. Это материк, страна, находящаяся без преувеличения в центре всех мировых процессов и международных событий, поэтому попытки иную систему координат выстроить и постараться найти в ней другое место нашей стране обречены на провал. И мы стараемся эту мысль четче доносить до американских коллег, хотя не всегда получается.

Люди в США растут, взрослеют и формируются как специалисты, как политики, дипломаты, военные в атмосфере безоговорочной веры в собственную непогрешимость, в полное совершенство страны и системы, которой они служат. Но мир настолько сложнее и мозаичнее, что эмпирическим путем, путем опыта, проб и ошибок американцы раз за разом сталкиваются с тем, что по их представлениям о том, как нужно и что нужно делать, мир жить не готов. Есть ряд стран, которые сделали добровольный выбор в пользу следования американским рецептам и жизни по американским лекалам. Но даже в этих странах есть большие, влиятельные группы в обществе, которые ко всему этому относятся если не критически, то по крайней мере весьма скептически.

— Насколько ситуация с американским послом в России, точнее с его отсутствием может служить подтверждением вашей оценки состояния отношений Москвы и Вашингтона?

Мне о назначении нового американского посла ничего не известно. Я неплохо представляю всех тех, кто фигурировал в публикациях на эту тему в разные периоды. В конечном счете, выбор – за администрацией США. Мы прошли довольно непростой период, когда послом был Майкл Макфол. Сейчас обстоятельства таковы, что кто бы ни стал послом США в Москве, работа у этого человека будет трудной. И я уверен, что наши американские коллеги это прекрасно понимают.

Что касается сроков назначения посла, то я не готов спекулировать на эту тему и вдаваться в какие-то умозрительные построения. В конечном счете, бывает всякое. Были случаи, когда при напряженнейших отношениях между странами послов в столицах не было годами, что, наверное, неправильно. Я не имею в виду Россию и кого-то еще, просто в мировой практике такое случалось. Есть форма преднамеренного осознанного отзыва посла как сигнала противоположной стороне о неприятии ее политики. Здесь оснований для каких-то твердых выводов и тем более какой-то моей позиции совершенно нет. Все это из разряда досужих рассуждений.

— В непогрешимости политики США сомневается не только Россия. Можно ли делать вывод, что в связи с нынешней напряженностью в отношениях России и западных стран вектор российских интересов смещается? Как раз за последний месяц Сергей Лавров посетил сначала Китай, затем – страны Латинской Америки. В каких областях мы готовы здесь активизировать сотрудничество?

— Каждый наблюдатель и аналитик делает свои собственные выводы из маршрутов поездок министра иностранных дел и из тех встреч и итогов переговоров, которые он проводит. Но я не стал бы приводить подобные увязки. Китайская Народная Республика – для нас особый привилегированный партнер. Интенсивность контактов между Москвой и Пекином на всех уровнях весьма высокая. В работе много конкретных проектов, очень насыщенный план мероприятий на предстоящий период. Понятно, что министр иностранных дел РФ периодически проводит контакты с китайскими коллегами. Ничего более естественного, чем такие контакты, на мой взгляд, не существует.

Что касается Латинской Америки, хотелось бы обратить внимание на два обстоятельства. Во-первых, мы не именно сейчас «взялись» за этот регион. Это уже выдержавший проверку временем курс, он проводится на протяжении многих лет, и, во всяком случае начиная с середины двухтысячных годов, мы имеем существенное приращение наших отношений с латиноамериканскими странами практически по всем направлениям. Несмотря на экономические трудности и колебания конъюнктуры растет торговля. У нас неплохо идет военно-техническое сотрудничество, у нас хорошие взаимоотношения в сфере образования, очень много студентов, аспирантов из Латинской Америки учатся в России, причем не только в Москве и Санкт-Петербурге, но, например, Курске, Новосибирске. Раньше этого не было. Практически вся Латинская Америка, все основные страны Южной Америки и многие страны Центральной Америки стали нашими партнерами по созданию общей зоны безвизовых поездок. Эта работа продолжается. Вот фон, на котором прошел визит министра иностранных дел России в четыре страны.

В ходе турне Сергей Лавров посетил Кубу и Никарагуа – партнеров по группе АЛБА (Боливарианский альянс народов Латинской Америки). Понятен политический и идеологический фон, который связан с участием этих стран в деятельности данного союза. Две другие страны – Перу и Чили – это члены Тихоокеанского альянса, то есть сторонники либеральных рыночных моделей. Это страны, которых по традиции относят к надежным союзникам США в этом регионе.

Мы ничего не противопоставляем интересам США. Здесь нет попытки сыграть на противоходе или попытаться просигнализировать об особых обстоятельствах текущего момента. Наоборот, мы демонстрируем, что ведем сбалансированную политику в Латинской Америке и взаимодействуем с каждой страной, независимо от цвета знамени в руках политиков. Уверен, что так будет и дальше. Для России глубоко чужда идеология игры с нулевой суммой – если позиции Вашингтона где-то укрепляются, значит, позиции Москвы автоматически ослабевают и наоборот. Мы считаем, что в современном мире нужно действовать исходя из правильно понятых, осознанных национальных интересов. Если эти интересы с обеих сторон — в данном случае у латиноамериканцев и у нас — подводят к тому, чтобы расширять взаимодействие и укреплять диалог, надо вести его интенсивно, в том числе на уровне министров иностранных дел, что мы и будем делать. Не видим здесь каких-то проблем. Никакого вызова кому бы то ни было мы не бросаем.

— Однако нельзя не связывать визит в Никарагуа с развитием проекта будущего Никарагуанского канала, в котором уже активно участвует Китай. Россия также намерена участвовать.

— Скажу вам как председатель российской части российско-никарагуанской межправительственной комиссии по экономическому и научно-техническому сотрудничеству. Мы с никарагуанским коллегами, которых очень ждем на Санкт-Петербургском экономическом форуме, куда они приедут представительной делегацией, неоднократно обсуждали эту тему. Ищем подходящие формы, в которых российская сторона могла бы подключиться к реализации данного проекта.

— Ожидаются ли в ближайшее время какие-либо контакты глав внешнеполитических ведомств РФ и США в связи с ситуацией на Украине? И можно ли ожидать проведения Женевы-2 по Украине, если прежние договоренности не исполняются?

— Мы выступаем за то, чтобы ОБСЕ играла более активную роль в содействии диалогу так называемого правительства в Киеве с юго-восточными регионами. В какой форме это может быть сделано – вопрос другой, мы здесь занимаем достаточно гибкую позицию. И Сергей Лавров за последние дни неоднократно обсуждал эту тему в разговорах по телефону с Джоном Керри и Дидье Буркхальтером. Уверен, что ближайшие дни многое прояснят и расставят точки над «и» в этом плане, потому что намечаются важные контакты и министр наш едет в Вену. Правда, там состоится заседание комитета министров Совета Европы, но Вена как «столица ОБСЕ» – это место, где не обойтись без таких обсуждений.

Хотел бы подчеркнуть другое: по большому счету, можно было бы обойтись без поиска каких-то дополнительных площадок, круглых столов или любых диалоговых форматов, если бы те, кто сейчас пытается управлять из Киева, ответственно и с пониманием критичности нынешнего момента для их страны подошли к выполнению обязательств по Женевскому заявлению от 17 апреля. К сожалению, вместо этого произошло противоположное, началась так называемая антитеррористическая, а по сути войсковая операция против юго-восточных районов. Произошла ужасающая трагедия в Одессе, первопричина которой в безответственности киевских властей. И на этом фоне шансы на нахождение какого-то нового подхода, на мой взгляд, минимальны. Все, что нужно было сказать, уже сказано и зафиксировано в женевском документе.

Вопрос в том, чтобы это выполнять. Но это не выполняется. Не выполняется Киевом при не просто попустительстве, а при откровенном потакании амбициям тех людей, кто задает тон в Киеве, со стороны США и Евросоюза. К сожалению, аберрация зрения в восприятии настолько сильна в столицах ЕС, в Брюсселе и Вашингтоне, что не помогают никакие оптические средства, коррекция уже не наступает. В этом трагедия этих людей. Еще большая это трагедия для Украины и ее народа. Понятно, что мы в этой ситуации делаем максимум для нормализации.

Вы видели, как развернулась ситуация с освобождением военных наблюдателей из ряда стран ОБСЕ. Без посредничества Владимира Лукина ничего бы там не получилось. А партнеры вместо конкретики шагов и практических дел ограничиваются тем, что потоком льют грязь на Россию, и мы постоянно слышим «завывания» про санкции. Это не помогает делу.

— А в каком формате могут быть эти возможные контакты в ближайшие дни?

— Обсуждаются разные схемы, но главное, чтобы юго-восточные регионы Украины получили адекватное представительство, были за столом и их голос был услышан. Потому что то, что предлагается сейчас из Киева, с точки зрения так называемой конституционной реформы, некоего повышения статуса русского языка – это все из серии пустых обещаний и минимума конкретных дел. Мы не верим тому, что говорится. Здесь нужно не объявления делать, не какие-то посулы озвучивать, а нужно реально приглашать юго-восток к диалогу и реально менять политическое устройство страны через – как это написано в Женевском заявлении – инклюзивный политический диалог.

— 13 мая в Вене стартует новый раунд переговоров «шестерки» с Ираном. Как условились на предыдущей встрече, на четвертом раунде должны непосредственно начать работу над всеобъемлющим соглашением об урегулировании иранской ядерной проблемы. Удастся ли приступить к этой работе?

— В эти дни, с 5 по 9 мая, эксперты проводят встречи в Нью-Йорке. Они должны провести техническое обсуждение того, что будет на предстоящем раунде «шестерки» с 13 по 16 мая. Что касается собственно соглашения, то в этот раз на него не выйдем. В этот раз по итогам раунда мы должны по крайней мере получить какие-то элементы согласованного текста и элементы общего текста. Первым шагом к соглашению является некий проект, в котором скобки. Несогласованные сторонами части берутся в скобки. И дальше вокруг этих скобок идет борьба, рассмотрение общеприемлемых вариантов. И бывает, что это занимает длительное время, если вопрос сложный, вплоть до самого завершения всего переговорного процесса.

Вот если мы по итогам четырех дней в Вене будем иметь кусочки уже готовые, с «прожаркой medium well», и будем иметь какие-то куски, где скобки, которые нужно будет дополнительно изучить дома, обсудить в промежутке между раундами, может быть, обменяться какими-то альтернативными вариантами формулировок до июньского раунда, такой результат уже будет хорошим и достаточным для майского раунда.

Потому что мы ничего пока совместно не писали. Но то, что 16 мая никакой общей договоренности не будет – в этом нет сомнений. Ее просто не может быть, поскольку по состоянию на сегодня у нас нет никакого общего текста. И мы сейчас только готовимся к тому, чтобы начать обсуждать его на переговорах.

— Но к 16 числу первый «черновик черновика» итогового документа может быть готов?

— Скорее, его кусочки. Чего-то в нем не будет, даже как темы. Будет понятно, какие вопросы нужно осветить. По некоторым аспектам, я надеюсь, будет уже текст в той или иной степени готовности, а где-то будут просто пробелы, пропуски. Потому что мы не сможем все целиком пройти.

— Но даже это уже можно будет считать значительным прогрессом?

— Сейчас вообще ничего общего нет. А если получится такой вариант, то это будет хороший результат.

— Насколько наши партнеры, те же самые американцы, будут сейчас готовы действительно работать вместе для достижения такого результата? Уже не раз, судя по утечкам, была ситуация, когда делегация США пыталась внести поправки чуть ли не в последний день переговоров.

— Мы уверены, что не обойдется без поправок до самого последнего момента, это так всегда бывает. Особой драмы здесь нет. Принцип любых переговоров: ничто не согласовано, пока не согласовано все. Так это будет и на сей раз. Но надеюсь все-таки, что США смогут помочь поступательному ходу предстоящих переговоров, потому что до 20 июля, до установленного срока, осталось мало времени, несмотря на повышающуюся интенсивность контактов, подключение экспертов, в том числе экспертов-атомщиков, занимающихся непосредственно именно этой отраслью, а не только рассуждающих о ней, типа нас. Все это в совокупности должно, я уверен, помочь американцам двигаться вперед, чтобы не создалась ситуация цейтнота под самый конец, когда возникнет вопрос, как быть, поскольку нет итогового документа ни в каком виде. Настрой сейчас положительный с американской стороны в этом плане, и идет деловая, хотя и трудная работа.

Иранцы, сами понимаете, непростые переговорщики, они очень умело отстаивают свои интересы. Опыт согласования Женевского плана действий в прошлом году показал, что они готовы биться до конца. Так же, в общем-то, как и все остальные. Но чтобы состоялась договорённость, чтобы она случилась и получилась, нужно, чтобы был некий фундамент, то есть нужно согласовать заранее то, что поддается согласованию, а на самый финиш, на решение, на последний рывок вынести три-четыре ключевых вопроса — без этого мы можем не вписаться в жесткий график.

— В прошлый раз, «под самый конец» оставался реактор в Араке, иранцы сопротивлялись проверкам этого объекта. В чем сложность в этот раз?

— Сложности примерно те же самые. Возможны ли, если да, то в каком объеме, ограничения на будущую иранскую ядерную программу, тот же самый Арак, вопросы, связанные с деятельностью МАГАТЭ по проверке будущих договоренностей, насколько она должна быть, эта проверочная деятельность, глубокой, всеобъемлющей. Есть целый ряд незакрытых вопросов, вызывающих подозрение о том, чем Иран занимался в прошлом, но это отрабатывается по линии МАГАТЭ-Тегеран. На переговорах «шестерки» с иранцами эта тема тоже присутствует.

Задача переговорщиков — вписать, найти формулы и схемы, которые позволяли ли бы сделать такой мостик, перемычку между тем, что происходит у Ирана с МАГАТЭ, и будущим документом, который должен зафиксировать всеобъемлющую договорённость. Вот основные спорные вопросы, они легко формулируются даже не участниками переговоров. Вы прекрасно сами представляете, о чем там идет речь и вокруг чего у нас споры и такие «перетягивания каната» все время.

— Изначально было известно, что Иран заявлял, что имеет право на мирный атом. Значит ли это, что в итоговом документе будет отражена эта позиция?

— Мы с этим согласны, и мы придерживаемся такого же подхода. Весь смысл переговоров, в нашем понимании, состоит в том, что нужно преодолеть причины, у которых у США и ЕС, а строго говоря, у значительной части международного сообщества, есть недоверие к Иранской ядерной программе. Если будут найдены решения, которые позволят сказать, да, вопросов к Ирану больше нет, мы договорились по такой схеме решения этих проблем, которая устраивает всех участников этих переговоров, включая Иран, то в этой ситуации, с точки зрения России, в принципе не может быть никаких ограничений на Иранскую ядерную программу, она должна развиваться точно так же, как может развиваться любая ядерная программа у государства, являющемся участником Договора о нераспространении ядерного оружия.

Смысл участия в ДНЯО для государств, не обладающих ядерным оружием, в том, что они отказываются от перспективы обладания таким оружием, но при этом получают доступ ко всем благам мирного атома во всех проявлениях, включая международное сотрудничество, включая создание энергетического сегмента, включая определенные исследования в этой области. То есть все, что они хотят и имеют основания развивать, они будут развивать, но при этом должны быть гарантии того, что не произойдёт переключение этой деятельности на военные цели. Гарантии такие предоставляет дополнительный протокол к соглашению о гарантиях с МАГАТЭ и некоторые другие документы.

Это суть нашей позиции. Мы не хотим, чтобы в дальнейшем, когда нынешней период останется позади, санкции будут отменены, доверие к ядерной программе Ирана восстановится, чтобы и тогда к Ирану было бы какое-то особое отношение. Совершенно не должно быть поводов для этого, и страна должна иметь возможность развивать свою ядерную отрасль, как любое другое государство-участник ДНЯО.

— Вы затронули тему ДНЯО. Как идет подготовка к проведению обзорной конференции по выполнению этого договора?

— Обзорная конференция, которая проводится раз в пять лет в рамках договора, уже запланирована на конец апреля-май 2015 года. В этом году, вот сейчас, до 9 мая, проводится сессия подготовительного комитета в Нью-Йорке. Это ключевое мероприятие в порядке подготовки к обзорной конференции. Предыдущая конференция была в 2010-м году, по графику следующая в 2015-м.

— А если говорить о проведении конференции по зоне, свободной от ОМУ и средств доставки на Ближнем Востоке: каковы перспективы ее проведения?

— Прогресс есть. Но здесь нужно понять, что мы считаем прогрессом. Это как старая шутка: если в прошлом году произвели один комбайн, а в следующем – уже шесть, значит, рост на 600%. Это из той же оперы. У нас не было ничего, то есть просто абсолютный застой, топтание на месте. Но за последний год началось некое «шевеление». И хорошо, что это «шевеление» не прекращается. И арабские государства, и Израиль стали проявлять определенный интерес к этому процессу в части поиска какой-то общеприемлемой основы, чего раньше не было — каждый говорил о своем. Тема была важна для всех, она звучала, отрабатывалась, но никакого признака того, что могут непосредственно регионалы, страны Ближнего Востока, начать задумываться над тем, как все-таки выйти из этого тупика, не было. Сейчас это стало появляться, мы это пытаемся стимулировать.

Существует так называемый «Глионский процесс». Это периодические встречи высоких представителей стран региона, включая Израиль и арабские государства, в местечке Глион в Швейцарии. Определенное обсуждение ведется сейчас и в Нью-Йорке на подготовительном комитете обзорной конференции по ДНЯО. В данном конкретном вопросе я не отношу себя к каким-то безудержным, бесшабашным оптимистам, потому что это самый, наверное, сложный регион с точки зрения отработки тематики ДНЯО, с учетом истории и глубочайшего недоверия друг к другу. Но все-таки некий импульс есть. Достаточно ли его для того, чтобы эта тема не сыграла контрпродуктивно в будущем году на обзорной конференции, я не знаю.

Мы будем стараться вести дело к тому, чтобы прогресс на этом направлении был общепризнан и не возникла ситуация, когда бы Россию вместе с США и Великобританией в качестве депозитариев ДНЯО и со-организаторов конференции обвинили бы в том, что мы где-то недоработали. Так получилось, что именно вопрос о данной конференции во многом стал центральным, в нем много символики, но много и сути, то есть содержательная сторона тоже очень важна. Мы это все понимаем и стараемся помочь правильному развитию, но действуем так, чтобы никто не воспринимал это как нажим, потому что давлением и прессингом добиться ничего нельзя. Нужно проявлять творческий подход, но тоже в определенных пропорциях, чтобы не возникало ощущения, что здесь какой-то односторонний крен. Баланс интересов должен присутствовать в любом движении вперед, и очень хорошо, что регионалы начинают постепенно воспринимать такую логику.

— Эксперты отмечают, что такому изменению позиции региональных игроков способствовал в том числе прогресс в ликвидации сирийского химоружия. Дескать, это стало позитивным примером результативного сотрудничества.

— Коль скоро химическое оружие является одним из видов оружия массового уничтожения, конечно, любой шаг в направлении освобождения стран и целых регионов от такого оружия является позитивным. И в данном конкретном случае, это, конечно, вклад в создание предпосылок для проведения конференции по зоне, свободной от ОМУ. Хотел бы подчеркнуть, что в регионе есть и другие страны, помимо Сирии, которые пока официально не стали сторонами конвенции о запрещении химического оружия. Мы призываем эти страны взвесить новые обстоятельства, а именно ликвидацию Сирией уже более чем 92% своих запасов химоружия и ликвидацию потенциала по его производству, для того чтобы сделать выбор в пользу присоединения к конвенции.

Ясно, что на конференции по зоне, свободной от оружия массового уничтожения, в центре внимания будет ядерное оружие. Здесь тоже есть целый ряд аспектов, которые стоит рассмотреть. В частности, помимо того, что мы традиционно призываем, скажем, Израиль присоединиться к ДНЯО в качестве неядерного государства, мы считаем, что государства региона могли сделать важный шаг, присоединившись к договору о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний. Это послало бы правильный сигнал и помогло бы процессу, который представляет собой смысловой стержень будущей конференции. То есть продолжающееся химразоружение Сирии не должно стать «разовой акцией». Оно должно быть встроено в более широкий процесс. Россия будет в данном направлении работать дальше, и мы рассчитываем, что во всех столицах ближневосточного региона выводы из происходящего будут сделаны, в том числе в пользу присоединения к многосторонним договорам, действующим в сфере контроля над вооружениями и нераспространения ОМУ.

Источник